И вот, (барабанная дробь), долгожданный момент настал. Из личных царских покоев торжественно вывели невесту, и весь зал восхищенно ахнул!
…Я не ахал.
… Я смотрел на Это с большим недоумением, и чувствовал себя ребенком, которому в фантик от конфеты, завернули камешек.
…Они то ахали, потому что увидали красу неописуемую, а вот я ее не разглядел.
…Потому как в представлении моих друзей-дикарей, — красота, это многочисленные драпировки шелковых тканей, поверх которых густо навешаны металлические цепочки, висюльки и хреньки, а также полированные камешки и даже стекляшки, пополам с меховыми хвостами и перьями.
Как я понял, на мою невестушку навесили все ее приданное разом, и это богатство конечно очень впечатляюще сияло и блестело, однако полностью скрыло от меня не только фигуру, но и лицо Мокосаевой сестрицы. …Зато почему-то рождало в голове образ навьюченного товарами верблюда. — Облом полный.
Все что я успел разглядеть, это торчащий из какой-то состоящей из цепочек вуали, кончик носа, и кажется, — горящие ненавистью где-то в глубине, глаза.
…Возможно правда насчет ненависти мне и показалось. Но особо разглядывать и уточнять мне не дали. — Товар предъявлен? Вопросы есть? (…Но-но. — Руками щупать только после свадьбы!). …Вопросов нет. — Сделка состоялась!
Бабу с возу… В смысле, — обратно в покои в руки жрецов. — Мужики продолжают пить пиво, и делиться впечатлениями «…как я того барана-то копьем…»
А я сидел и лупал глазами, размышляя насколько кот в мешке, отличается от кота в блестящем мешке. …Кажется я уже начал становиться философом.
Наутро, привычно болела голова, а брюхо ныло от вчерашнего пережора и обилия пива. Нет, все-таки Лга’нхи в чем-то прав, — молоко лучше. Молоко, простая пища, здоровый образ жизни на свежем воздухе, полезные физические упражнения… жены, не являющиеся предметом мечтаний скупщика цветных металлов. Простая незамысловатая жизнь без интриг и всяческих расследований… Короче. — На волю! В пампасы!
Хренушки! — Приходится торчать в этих душных дворцах и копаться в этих затхлых вонючих интригах…
…И ведь ни одна сволочь потом не оценит то что ты делаешь. — «Подумаешь». — Скажут они. — «Измучился бедолага, на пирах-то гуляючи, пока мы тут на полях вкалывали да скотину пасли». Да. — Не ценят! Совсем не ценят обычные люди наши, государственных людей, мучительные труды…
В общем, из всего вышесказанного, было нетрудно понять что похмелье меня мучило тяжкое, а настроение было на редкость паршивое.
Раздражало буквально все, — от свежей сияющей и самодовольной хари Лга’нхи, который опять умудрился соблюсти умеренность за столом, и до хитро…глазых и нетерпеливых рож моих учеников, заявившихся с утра пораньше чтобы попинать меня ногами, и явно страстно мечтающих мне что-то рассказать.
Пинать конечно не в буквальном смысле, (им только волю дай), а в том плане, что как раз сегодня подходит срок доставать волшебный рог. И если отправиться в путь с утра пораньше, то как раз дня хватит чтобы дотопать до той горы. — Так что вставай Дебил, — труба зовет! Экстремально-похмельный альпинизм. Блин!
А еще по всему видать, что у них в загашнике томится и жжотся какая-то инфа, которую они с нетерпением мечтают мне поведать. Только вот тут, во Дворце, о таких вещах лучше не говорить. …И не потому что тут даже стены имеют уши. А потому что местные внутренние перегородки, сделанные из каких-то корявых досок, кажется состоят из одних только дыр и щелей, лишь задрапированных плотной, аляповатой расцветки тканью или шкурами, и хрен угадаешь, чьи уши могут совершенно случайно торчать за ближайшей стенкой. (…Дворцестроители хреновы, кирпич им тут что-ли изобрести?). Так что я, стоило мне только оценить (на слух) эти хилые перегородки, сразу поставил своим ученикам условие, что все архиважные переговоры ведем только на свежем воздухе, где можно более-менее точно отследить что нас никто не подслушивает. Вот они сейчас и пытаются, деликатными тычками и пенделями, вытолкать меня хотя бы во двор, чтобы что-то такое поведать.
А посему, — сколько не ворчи, сколько не ругайся на местные строительные технологии, но вылезать из мягкой кроватки все равно придется. Тут отмазки от работы, по состоянию здоровья, не прокатывают. Да и опасно, — могут добить чтоб не мучился, коли уж ты настолько плох, что даже работать не можешь.
Короче, встал, оделся, вышел во двор, напился, под сочувствующими взглядами окружающих, простокваши, и побрел, еле переставляя ноги по дороге из города, а верные ученики и дружная парочка Тов’хай и Нит’кау, отправились со мной, типа за компанию, ну и приглядеть, чтобы кто не обидел их свирепого и ужасного во гневе Шамана.
Пока дорожка шла под гору, все еще было ничего. А вот когда она начала под гору проваливаться, а потом носиться по ней бешенным серпантином… В общем, пока я спускался с горы-крепости, с меня десять потов сошло, а разок даже и проблевался.
Так что едва мы дошли до деревеньки под горой, (кстати той самой, в которой проживал лазутчик сил зла Гдак, — я предложил устроить привал, возражать мне никто не стал. — Слава богу, сопливых юнцов в моем окружении сейчас не было, а ученики и воины, примерно догадывались, каково приходится на утро, ежели накануне чересчур глубоко «проникнешь в мир духов».
Правда кругом сразу замелькали любопытные деревенские рожи, для которых небось мое появление в их убогой деревеньке, это как сольный концерт Пугачевой, в Доме Культуры какого-нибудь Краснозанюхинска, да еще и в компании с настоящими ирокезами, настоящим аиотееком, и еще каким-то настоящим мужичком неясного предназначения. (Это я Гок’рата имею в виду). …Ну в смысле, со всеми этими персонажами конечно не Пугачева должна была выступать, а выступал я. То есть плюс к легендарному Шаману, так еще и экзотичные ирокезы, да еще и Главный Ужас последних сезонов, — аиотеек! Ну очень любопытственно и занимательно. Аншлаг был полный. Ведь коли не успеешь, хоть мельком бросить взгляд на опухшую с бодуна рожу Великого и Ужасного, обессилено привалившегося к каменной ограде, — о чем потом будет потомкам рассказывать? Сенсациями-то небось, местная жизнь не блещет.